мысли, заметки, прогнозы...

Алексей Ивашкин, бывший вратарь хоккейной сборной СССР и ЦСКА, должен был умереть дважды. Когда во время операции на позвоночнике остановилось сердце. И чуть позже, когда оказался прикован к постели с диагнозом рак крови. Другой на его месте замкнулся бы. Потерял бы интерес к жизни и тихо угас — как угасают многие другие с таким приговором от врачей.

Ивашкин, которому в следующем году будет 40, сохранил чувство юмора, общительность и блеск вратарских глаз. Потому, наверное, и выжил. Представляется он просто: Леха. Моментально переходит на «ты». Сыпет потешными историями три часа — а кажется, может вспоминать до ночи. Если сил хватит. Смешное и грустное рядом.

СЕРДЦЕ ОСТАНОВИЛОСЬ

 — Как узнали о болезни?
— Первый звоночек был в Новосибирске. С этого все началось в 2002–м. Долго болела спина. В какой–то момент так прихватило, что еле с кровати поднялся. Врачи говорят — межпозвоночная грыжа, завтра операция. Нет, отвечаю, лучше в Москве ее сделаю. Но они убедили, что тянуть не стоит. И уже через 12 дней в «Сибири» меня поставили на лед. Я только потом сообразил: после удаления аппендицита люди месяц восстанавливаются, а тут двух недель не прошло, как играть начал! Выглядел, конечно, слабовато. Главный тренер «Сибири» Голубович сказал: «Все, Леха, природу не обманешь. Пора заканчивать». Президент клуба Ненахов добавил: «Оставайся, лечись, однако зарплату урезаем в два раза». Но я о завершении карьеры не думал.

Вернулся в Москву, нашел врача в частной клинике, который согласился прооперировать позвоночник. И тут как раз симпозиум нейрохирургов в Перми. Тот самый врач разговорился с коллегой из Новосибирска, который меня оперировал. Говорит: «Буду хоккеиста Ивашкина на ноги ставить. Слыхал о таком?» Тот отвечает: «Ивашкин? Не вздумай. Мы его с того света еле вытащили». И рассказал подробности.

 — Какие?
— Оказывается, во время операции у меня сердце остановилось на 56 секунд. Откачали чудом. Но ни мне, ни жене ничего не сказали. Я обалдел, конечно. Ночь заснуть не мог — пошел в магазин, взял литрушку и быстро ее уговорил… Потом врачи объяснили, что после остановки сердца в организме произошли сбои, которые и привели к раку.

К тому моменту я доигрывал в «Титане» из Клина. Чувствовал себя паршиво, быстро уставал. После тренировки температура 38. Но валил все на грыжу. Затем с семьей поехал в отпуск в Турцию. Там не понимал, что происходит. Стоило чуть–чуть махнуть пива — моментально повышалось давление, задыхался. А когда в Москве наконец лег на обследование, выяснилось, что у меня рак крови.

Жена, правда, успокаивала: мол, это ранняя стадия лейкоза. Лечится без проблем, главное — вовремя обнаружили. Поэтому близко к сердцу я всю эту ситуацию не принимал. Да и вообще не верил, что могу серьезно заболеть. Еще почти сезон в «Титане» продержался.

 — В команде о диагнозе знали?
— Нет. Я играл, потому что нужны были деньги на лекарства. Лейкоз — одна из самых дорогих болезней в мире. Ставили капельницы, каждая — 1300 евро. Делать их надо было по две — три в месяц. Все, что успел накопить за карьеру, ушло. А потом четыре с половиной года провалялся в своей берлоге. Постель, только постель.

 — Вообще на улицу не выходили?
— Очень редко. Силы таяли. Весил 60 кило. Жил как растение, в каком–то собственном мирке, где фоном был включенный телевизор. Ни сна, ни аппетита. Причем когда лежишь — ничего не болит. Красота! Но стоит хотя бы в туалет подняться — сразу становится хуже. Там колет, тут ломит, голова кружится. Думаешь: на фига вставал?! Если бы не дочка — наверное, загнулся. Катюша меня спасла. Ей было четыре года. Занималась гимнастикой, зал — в пяти минутах ходьбы. Дочка говорит: «Пап, я без тебя не пойду». Идти не хотелось, но себя заставлял. Кое–как одевался, брал собаку, и мы шли в зал. Пока дочка тренировалась, сидел на лавочке. Потом обратно пилим. А дочка: «Пап, пойдем на карусельку». В общем, таскала меня везде. Без движения я бы зачах.

 — Телефон замолчал?
— Я никому ничего не рассказывал. Многие позже говорили, что боялись звонить. Никаких обид, я их прекрасно понимаю. В самом деле, что скажешь? «Держись, не унывай…»? Когда после долгого перерыва заглянул в бар дворца ЦСКА, тишина наступила. И чей–то голос: «О, Ивашкин! Ты еще живой?»

Самое страшное — когда началась химиотерапия. Сначала от холода трясет, хоть температура под сорок. Накроешься одеялами — а кажется, будто во льдах лежишь. И так два часа. Потом наоборот, в жар бросает. Задыхаешься, пот ручьем…

Больше всего в такие минуты хотелось умереть. Мне казалось, там будет легче, боль отступит. Готов был броситься со своего 12–го этажа. Но испугался — слишком долго лететь. Повеситься — тоже не вариант. Детей напугаешь.

Как–то дочке дали билеты на соревнования по гимнастике в Лужники. Ей не с кем было ехать, я плюнул на запреты докторов и рванул с ней. Впервые за пять лет выбрался в центр города. Поразился, какая в электричках жизнь — кто с баяном, кто с гитарой, постоянно что–то продают. Врачи, узнав, что я в Москву ездил, были в шоке. Ивашкин, сказали, ты спятил? Куда поперся?! У тебя же слабый иммунитет! Кто–то чихнет — и помрешь. Потом рассказали, что в это же время в институте гематологии мелолейкоз, как и у меня, обнаружили у 15 человек. Двоим сделали операцию по пересадке костного мозга родственников, пока все удачно. Еще двоим пересадили костный мозг доноров. У первого он не прижился, сразу умер. У второго отторжение началось через пару лет — тоже с концами. Остальные были уже на том свете.

 — Когда к работе вернулись?
— Как очухался маленько, стал выходить к подъезду, брал бутылку водки и угощал местных алкашей. Сам–то давно с выпивкой завязал. Им наливал, а они мне свои истории из жизни рассказывали. Но потом надоело сидеть, как старая бабка, у подъезда.

Когда вышла обо мне заметка в газете, телефон несколько дней не замолкал. Гарик Бахмутов и другие ребята из клубов суперлиги занялись сбором денег. Помогали не только хоккеисты, которые меня знали. Например, Женя Набоков через своего агента прислал десять тысяч долларов. Хотя знакомы с ним до этого были шапочно. А год назад в «Витязе» предложили работу. Можно, поблагодарю через газету людей?

 — Благодарите.
— Большое спасибо генеральному менеджеру Алексею Жамнову и спортивному директору Михаилу Денисову. С их подачи тренирую вратарей фарм–клуба. Моя хоккейная жизнь продолжается. Отдельное спасибо хозяину «Витязя» Николаю Борисовичу Павлинову, которого все близкие называют Батей. Для меня он действительно как батя.

Чувствую себя получше. Был даже близок к ремиссии. Это когда у тебя не хорошо и не плохо. Так может годами продолжаться, причем безо всякой химии. На лед выхожу — о болезни забываю. Общаюсь с молодыми и вижу, как сам становлюсь моложе лет на двадцать. В ЦСКА когда–то представить не мог, насколько это здорово — оставаться на базе. Тогда ее проклинал. А сейчас остаюсь с огромным удовольствием. И отдохнешь, и с ребятами поболтаешь. Полкоманды называет меня Алексей Валерьевич, другие — кто как. И Алексей, и Леха, и дядя Леша…

УКРАДЕННАЯ МЕДАЛЬ

 — Давайте о прошлом. О ЦСКА.
— Я в столовую ЦСКА поначалу даже заходить боялся. Вообще ошалел — прежде этих людей видел только по телевизору. И тут — сказка наяву, я с ними в одной команде. Конечно, стеснялся. Тем более за стол меня усадили к Быкову и Хомутову.

 — За пивом вас ветераны гоняли?
— Нет. Им знакомые привозили «Золотого фазана». Чешское пиво, замечательное. В Москве его не найти было, а им — пожалуйста. 25 рублей за ящик.

 — Медаль чемпиона СССР 1989 года у вас осталась?
— У меня в 91–м квартиру обокрали, и медаль тоже унесли. Я как раз на сборах сидел. Позвали к телефону: «Леха, твою квартиру в Раменском вскрыли, матери плохо…» Я бегом к Тихонову — отпустите. А на следующий день игра. Тихонов смотрит пустыми глазами: «Ну и что? Чем ты матери поможешь? А квартирой пускай милиция занимается».

 — Хомутову он ответил точно так же — когда у того отец умирал в Ярославле.
— Не умирал, а умер… Я всю ночь мучился, даже позвонить матери не мог. Раменское считалось межгородом, с базы не дозвонишься. Была мысль сбежать, только тогда с командой можно было бы попрощаться. Тихонов в армию сослал бы.

 — Но иногда убегали?
— Не без этого. Ворота на свободу обычно были задраены. Перелезали — хоть боялись задницу разорвать о штыки на заборе. Возвращались не совсем трезвыми, поэтому риск был большой. В лесок неподалеку от базы девчонки приезжали с нами знакомиться. Знали, что хоккеисты «голодные».

 — А потом матери беременных девчат шли к Тихонову.
— Такое часто случалось. Со мной тоже было.

 — Отбились?
— С трудом. Девчонка была красивая, сисульки пятого размера. Жила на Новослободской. Мамаша ее накрывала поляну, едва я появлялся на пороге. Потом выделяла нам комнату. А вскоре выяснилось, что девица эта просто шлюха. С большой мечтой — выйти замуж за хоккеиста. Как решил с ней расстаться, снова на сцене появилась маменька. Лена, говорит, беременная от тебя. Или женись, или пойду к Виктору Васильевичу. Расскажу, как ты пьешь–гуляешь.

 — Затрясло вас?
— Еще как! Думаю — все, конец мне. Решил жениться. Но в последний момент ее близкая подруга рассказала, что ребенок не от меня. Поделился со старшими товарищами, и Каменский со Стельновым подсказали: дескать, напугай ее экспертизой, если будут претензии. Отстала.

МАРТЫШКА. И. РОЗОЧКИ ЗА УШАМИ

 — Тихонова вы боялись — как и все?
— Ужасно! Даже взглядом боялся столкнуться! Как–то неудачно отыграл против «Химика» — шесть шайб мне накидали. Тихонов устроил разбор. В таких случаях он никого не пропускал, и до меня дошел: «Раньше на рынках продавали Петрушек. За нитку дергаешь — руки расставляет. Хоп–хоп, хоп–хоп. Вот и у нас такой же голкипер, Петрушка…» Народ, понятно, ржать начал. А мне обидно.

С Виктором Васильевичем много историй связано. Однажды играли в Ленинграде. Чтобы не вылететь, СКА нужно было побеждать. Приезжаем утром на раскатку, вижу — одни генералы кругом и черные «Волги». Все они отправились к Тихонову — просить, чтобы сдали матч. Откатались мы, и Тихонов собрание созвал. Говорит: «Меня умоляли отдать игру, твердили, что армейские команды должны помогать друг другу Я отказался. А если кто–то из вас согласится — лишитесь всех благ».

 — Что за блага?
— В конце сезона в команду приезжал министр обороны — кому квартиру за чемпионство, кому машину, кому мебель. И вот перед матчем Буре вертит клюшку в руках. Сегодня, говорит, чувствую — две забью. А рядом один из ветеранов стоял: «Забьешь, я тебе руки отрублю…» Я услышал — насторожился. Да и обстановка была какая–то не цеэсковская. Обычно каждый в себе, а тут гуляй душа.

Начали играть, мы быстро забили. Но мне в глаза бросилось: почему–то много играем вчетвером. Наши часто удаляются. Еще защитники меня постоянно закрывают. Ору: «Не вижу! Не вижу!» Один бывалый игрок ко мне повернулся: «Я тебе сейчас глаза выколю — вообще ничего не увидишь». А у меня игра как раз пошла — все ловлю! Дроздецкий выходит один на один, я шайбу ловушкой накрываю. И он лупит меня по руке.

 — Больно?
— Когда сверху бьют — очень, там открытое место. Я взвыл: «Ох!» А он мне говорит: еще поймаешь — совсем больно будет. Но самое странное, что защитники не думали за меня заступаться. Хоть прежде в обиду никогда не давали. Все–таки СКА забивает, 1:1. До конца минуты три, остаемся втроем, подъезжает наш игрок перед вбрасыванием: «Леха, обязан пропустить» — «Как так?!" — «Вот так!» — «Понял…» Когда от синей линии по моим воротам бросили, шайба точно в ловушку летела. Но я руку чуть отодвинул — и 1:2.

 — Ленинград отблагодарил?
— Деньги тогда никто не предлагал. Зато в поезде в каждом купе по ящику шампанского стояло. Мы полки приподняли, чтоб баулы поставить, — и на тебе.

 — Как же вы его в Москве тащили?
— А тащить ничего не пришлось — мы трескали его всю ночь напролет.

 — У Виктора Васильевича тоже шампанское стояло?
— Это вряд ли. Все в хоккейном мире знали, что он во втором купе ездит. А в нашем были Крутов, Хомутов и Чибирев. Отправили меня за стаканами. Прокрался я к проводнице, та отвернулась — я стаканы схватил и в сторону. Да только подстаканником звякнул. Хай подняла: «Положи на место!» Бросил их — и понесся прочь, через тамбур. А она орет вслед: «Стаканы воруют!» Я в другом вагоне стоял минут двадцать, пережидал. Смотрел в щелку — нет ее? Потом кое–как проскочил. Ветераны меня увидели — тоже накинулись: «Тебя за смертью посылать! Все пересохло!»

Выпить не успели — Тихонов в свое второе купе приглашает. Понес: «Тебе, молодому доверили место, а поймать не можешь. Теперь забудь, что такое основной состав…» Пугал он меня, пугал, и я слюни совсем распустил.

 — Балдерис рассказывал, что его Тихонов мог и ударить.
— Ударить Тихонов не мог — разве что ущипнуть. Все свадьбы мы проводили в ресторане «Прага». Тихонов больше чем на полчаса не приезжал. Поздравит, тост скажет, шампанское пригубит — и сразу уматывает.

 — Почему?
— Потому что дело могло закончиться чрезвычайной ситуацией. Народ напьется, соображать перестанет — и кого–то непременно прорвет. Виктор Васильевич запросто мог получить в чайник.

 — Кого–то на вашей памяти «прорвало»?
— Вовку Константинова. Тот накатил, правда, не Тихонову, а одному из его помощников. Ка-а–к шлепнул — у того только ноги торчали.

 — У вас свадьба тоже в «Праге» была?
— Ага, в 1990 году. Первые часа два сидели тихо. Все игроки старались поставить перед собой на столе вазы с цветами — загородиться от тренеров. Тихонов быстро поздравил и уехал. Затем Михайлов встал. У нас, говорит, не каждый день свадьба, так что, ребята, гуляйте и ни в чем себе не отказывайте. Цветы со стола сразу отодвинули, и понеслось! Погудели прилично. Буре в белом костюме свалился под стол. А Зубов так напился, что Малахов с другом повезли его домой. Подняли на этаж, звонят в квартиру. Открывает мама. Малахов спрашивает: «Сергей Зубов здесь живет?» «Здесь». — «Отлично. Сейчас доставим». И заносят в квартиру, а у Зубова две розочки в ушах торчат…

Серега — своеобразный парень. После первого сезона в «Рейнджерс» приехал в Москву. Собралась компания — Зубов, Путилин, Кузин и я. Сначала в «Макдоналдс» на Пушкинской завернули — тогда это считалось круто. Водку разливали под столом. Не булки же жрать туда пришли? Выходим из «Макдоналдса», рядом на парапете старухи сидят. Серега по двадцать долларов каждой отстегивает. Так за ним толпа старух еще долго семенила. Еле оторвались.

Оттуда на рынок поехали. Смотрим — толпа. Обезьянка в сарафанчике, косынке и ботинках танцульки выдает под музыку. Ей рюмочку водки нальют, она — хлобысь, выпьет, бананчиком закусит, и дальше плясать. Зубов говорит: «Покупаю». Подходит к хозяину какому–то кавказцу. Их там, джигитов, несколько человек стояло. «Почем мартышка?» — «800 долларов», — отвечают. По тем временам — колоссальные деньги. Зубов спокойно достает рулон «зелени», отсчитывает восемь сто долларовых купюр. Кавказцы обалдели. Мы еле Зубова отговорили: «Серый, на какой черт она тебе сдалась? Хлопот потом не оберешься». А кавказцы увидели, сколько у Зубова денег и за нами увязались. Мы быстро в машину — по газам. И от этой погони оторвались.

ЖИЗНЬ. И. СМЕРТЬ БЕЛОШЕЙКИНА

 — Конкурентом вашим в ЦСКА был человек трагической судьбы, Евгений Белошейкин. Сильный вратарь?
— От Бога. Один вытащил сборную на молодежном чемпионате мира в Канаде. Из молодежки сразу в первую сборную попал, для вратаря — невозможное дело.

 — Он же повесился?
— Да. И прежде сколько раз пытался с собой покончить, даже на базе ЦСКА. В проруби чуть не утопился, вены резал. Не потому что выпивал — с женой у него не складывалось…

Она ассирийка была. Симпатичная, черненькая такая. Константинов должен был получать «девятку», а ездить не умел. Уступил очередь Белошейкину. Женька оформил автомобиль на жену, и это тоже сказалось. Как–то он после отбоя набрал домой — занято. Через полчаса — снова занято. Он перемахнул через забор, помчался к жене. Мы с ним жили на третьем этаже базы, в одной комнате. И на такой случай была приготовлена веревочная лестница. У многих игроков такие были.

 — Откуда?
— В «Детском мире» продавались. За балкон цепляешь — и вниз. Потом через сауну бежишь за территорию. И вот Белошейкин приехал среди ночи домой — жены нет. Рядом с телефоном трубка лежит.

 — Где была?
— Гуляла с кем–то. Не грибы ж собирала… Переживал он страшно. В 88–м в Калгари стал олимпийским чемпионом. Получил восемь тысяч долларов призовых. Привез их жене. Тогда олимпийцам дали три дня передохнуть, и заквасил он от души. Потом вернулся домой — от олимпийских денег ничего не осталось. Купила шубу, еще что–то…

 — Но Белошейкин и сам не ангел был.
— Была у него девчонка, певица из ресторана «Архангельское». Так после отбоя он на часик приляжет — и к ней. Возвращался под утро. По той же веревочной лестнице заползал. Устанавливал подушки на стул — и спал сидя напротив балкона. Открывал дверь настежь, какая бы стужа ни стояла.

 — Зачем?
— Как сам говорил — чтоб лицо не опухало. Я лежал весь в инее, думал, точно дуба дам. Украдкой вставал, затворял дверь. Будильник Женька заводил на самую рань — встанет, побреется, одеколончиком по щекам себя похлопает. Вроде в порядке.

Потом у Белошейкина пьянки пошли одна за другой — и у Тихонова терпение лопнуло. Виктор Васильевич долго ему все прощал. Ни с кем столько возни не было. Больше всего он боялся, что Белошейкина возьмет «Динамо» или «Спартак», приведут в норму — и Женька будет хоронить тот же ЦСКА.

 — Когда виделись последний раз?
— Я с Нижним Новгородом в Питер приехал на матч. Около дворца Женька нарисовался — в грязном костюме сборной СССР. Сверху — белый плащ, в который олимпийцев перед Калгари одевали. Увидел меня: «О, Леха, привет! Как дела?»

 — Узнали вы его?
— Узнал, хоть он опухший был. Постояли, потрезвонили. Говорит: «Уже восемь месяцев не пью…» Я, конечно, молодцом его назвал — но приличный перегар от Белошейкина чувствовался. Вдруг заявляет: «Я сейчас начинаю все по новой, с «Ижорцем» буду тренироваться. Мне уже форму выдали. Подари клюшку!»

 — Дали?
— Не мог же я отказать? Вынес ему хорошую клюшку. Правда, ей уже играл. А новую как раз на матч приготовил. Белошейкин скривился: «Ты что, меня не уважаешь? Зачем мне играную даешь?» Что делать, отправился за новой. А у нас до тренировки время было, завернули с ребятами за угол дворца перекурить, рядом магазин хоккейной атрибутики. Белошейкин мою клюшку туда занес — а ему денежки уже приготовлены. Присмотрелся — а там не только моя клюшка, но и шлем Белошейкина лежит. Дожидается покупателя.

«САНТЬЯГО»

 — Вы ведь стали героем молодежного чемпионата мира 1989 года?
— Я здесь ни при чем — команда у нас была потрясающая. Выходим в финале против Канады. На раскатке четверо канадцев встали на красной линии и нас охаживали клюшками. Потом выходим на игру, выстроились друг напротив друга, — канадцы начали в нас харкаться.

После первого периода счет 1:1, и я Могильному начал претензии высказывать: «И где ты, олимпийский чемпион? Когда играть–то будешь?» С опаской, правда, втолковывал. Могильный мог так ввалить, что башка отлетела бы в угол раздевалки.

 — Завелся?
— Так завелся, что вышел и порвал канадцев. Я таких голов сроду не видел. Как только не обводил этих бедолаг — три гола забил. Под конец я уж начал дурачиться: доезжал до синей линии и назад к воротам на заднице катился. 7:1 выиграли. Канадцы плакали. Накануне чемпионата мира, уже в Анкоридже, Роберт Черенков устроил собрание: «Если завоюем золото — первые пять лучших игроков получат квартиры в Москве. Другие пять человек получат по машине. И этих десять человек будете определять сами…» Для 17–летних — какой стимул!

 — Что–то получили?
— Шиш с маслом. Зато после чемпионата нас с Могильным потянули в «Баффало». Мне давали 300 тысяч долларов как лучшему вратарю чемпионата, а Сашке — 250. Открыто предлагали — бегите, дескать, пока в Канаде находитесь. Говорю: «Саш, если я смотаюсь, мать с отцом никогда не увижу…» А Сашка особо не рассуждал. Хоть намекал — он–то готов. Когда вскоре Могильный сбежал, я не слишком удивился.

 — Скандал вышел большой?
— Страшный. На команду разом с миллион кагэбэшников налетело. Всю базу перевернули, вещи его перетряхивали. Костичкина, с которым Могильный номер делил, допрашивали. Его, правда, ветераны успели научить — ничего не говори, молчи.

 — А вы так и не убежали…
— Потом стал жалеть. Я в НХЛ заиграл бы.

 — О каких моментах в жизни ЦСКА вспоминаете с ужасом?
— О тренировке, которая называлась «Сантьяго». 12 рывков по 400 метров. А перед этим разминка — пробежки по 100 — 200 метров. Там–то все силы и оставишь. В субботу одна тренировка, воскресенье выходной — и в понедельник Тихонов устраивал «Сантьяго». Это было чудовищно.

 — Кто–то легко это выдерживал?
— Буре, Федоров, да и я. Мне легче было бегать, чем заниматься штангой. Не любил ее. Весил 73 килограмма, но от Тихонова никаких поблажек не получал. У штанги все были равны. Я три–четыре раза к ней подойду и все. Стою в сторонке, отдыхаю — и вижу, как Виктор Васильевич ко мне направляется: «Чтоб десять раз сделал…»

 — Говорят, все поражались физической силе Могильного — тот одной рукой поднимал какую–то несусветную гирю.
— Это при мне было: Могильный с тренером Эдуардом Ивановым поспорил на компот, что поднимет одной рукой гирю 32 кило. И спокойно поднял. Коваленко тоже здоровенный парень. Армейские старики едва увидели его ноги, сразу сказали — «колонны Большого театра». Потом нас на практику послали в калининский СКА. Однажды, перед приездом начальства, надо было военную форму для каждого отыскать. Так для Андрюхи гимнастерку еще с трудом подобрали, а штаны не смогли найти. Ни одни не налезали. И с кирзачами аналогичная история. Размеров таких не придумано, какой у Коваленко.

 — Что сделали?
— И штаны, и сапоги сзади разрезали. Поставили в строй, приказали стоять к начальникам только лицом.

ГОРЬКОВСКИЙ СТАКАН

 — Какие–то обиды в вашей душе живут?
— Меня не взяли на Олимпиаду 92–го в Альбервилль. На сбор вызвали Шталенкова с Трефиловым из «Динамо», меня и Червякова. За место третьего вратаря бились мы с Червяковым. С Леликом, огромным папуасом. Я оказался сильнее, его отправили со сборов. Я уже считал себя третьим вратарем — на большее не рассчитывал. Хоть с трибуны, думаю, буду орать: «СНГ, вперед!»

 — Что помешало?
— Вдруг подходит ко мне селекционер ЦСКА Шагис. «Не думай, что поедешь на Олимпиаду» — «Почему, Борис Моисеевич?» — «Потому что ты ушел из ЦСКА. Все в Москву рвутся, а ты — в Нижний Новгород…» Я одного в тот момент не понял — кто ж в сборной будет третьим вратарем?

 — Кто стал?
— Забыл совсем, что Хабибулин подписал контракт с ЦСКА. В последний день, после вечерней тренировки нам с Борей Мироновым говорят: «Все, вы свободны». Обиделся я страшно.

 — В тот момент и пожалели, что ушли из ЦСКА?
— У меня не складывалось как–то в ЦСКА, хоть в 19 лет встал в ворота такого клуба. Не мог по 29 дней в месяц сидеть на сборах. Тупел. Шляешься по базе — не знаешь, о чем разговаривать друг с другом… Все очертенело, одни и те же рожи. А в Нижнем свобода.

 — И «Волгу» дали сразу.
— Я удачно дебютировал, вничью сыграли в Москве с «Динамо», обыграли дома СК имени Урицкого. Захожу в душ, хочу по привычке долбануть пару бутылок пивка. А горьковские к пиву не привыкли — они сразу за водку брались. Косятся на меня: «Что пиво хлещешь, только деньги переводишь? Водки махни, и нормально». Разлили прямо в раздевалке — за то, что я влился в новую команду. Мне стакан поднесли: «Давай!» Неудобно было перед ребятами — выпил до дна. И встала эта водка во мне колом. Сказать ничего не мог. Нырнул в туалет — и этот стакан из меня вылетел к чертовой матери. В Нижнем дисциплины не было — зато была раскрепощенность.

В Горьком заново почувствовал себя вратарем. Доиграл там до Нового года — и Виктор Васильевич забрал обратно в ЦСКА. Как раз взял меня на суперсерию.

ОЛОВЯННЫЙ ЧЕРТ

 — Самый нелепый тренер, с которым сталкивались?
— В Нижнекамске был оловянный черт…

 — Кто–кто?
— Какой–то украинец, забыл фамилию. Бесконечные собрания — с одной и той же фразой: «Мы приехали в Нижнекамск, здесь бездонная бочка денег, надо из нее все время брать, брать и брать…» Если кто–то навалит в игре — тому говорил: «Ты залез ко мне в карман, вытащил оттуда премию». Все разговоры исключительно про деньги. О тактике — ни слова.

 — В Нижнекамске действительно была «бочка»?
— По тем временам — бездонная, черт прав. Если я на ноль отыгрывал — мне помимо премии 500 долларов выдавали. Если одну пропускаю — 400, две — 300… Но только при условии, что выиграли или сгоняли вничью. Ка-а–к я начал «рубить»! Потом сами руководители говорят — але, Леха. Мы не успеваем из кассы брать. Очень хорошо заработал. Жалко было уходить.

 — Весело вам жилось. Помним, вам и Евтюхину в «Спартаке» было посвящено огромное собрание.
— Еще Путилину. Такая была обстановка в команде, что запьешь. Товбулатов все «завтраками» кормил. В метро пройти стоило какие–то копейки, а у молодых денег и на это не было. Стреляли медяки. Эти молодые — Епанчинцев, Шаламай, Клевакин, Данила Марков — получали клюшки, а мы у них отбирали. Продавали, чтоб хоть как–то прожить. Я с Шамолиным ездил, «бомбил» на «жигулях» по Зеленограду — на бензин зарабатывал. Чтобы до тренировки добраться.

Денег месяцами не платили, но в хоккей мы худо–бедно играли. Как–то пробились в плей–офф и попали на «Ладу». Серия до двух побед. В первом матче в Москве нас вынесли 5:0. И вроде бы уже все ясно. Утром перед вылетом в Тольятти на ответный матч собрались в Сокольниках. Полкоманды пришло поддатых. Я в том числе. Садимся в самолет — одного нет.

 — Кого?
— Защитника Митькина. А он уж совсем в дугу был. Шел по взлетной полосе с сигаретой в зубах и перепутал самолет. Еле нашли. Никто от нас в Тольятти геройств не ждал. Гостиница была на сутки оплачена, обратные билеты на самолет уже в карманах. Но игра пошла, я поймал кураж — и хлопнули мы «Ладу» 1:0. В Тольятти шок был. Как эта пьяная команда могла обыграть? Администратор метался: «Куда ж вас селить? Где кормить?»

Мы и вторую игру долго бодались, решающую шайбу пропустили в самом конце. Шайба летела в спартаковского доктора, который у бортика стоял. Он отмахнулся и, сам того не ожидая, вывел нападающего «Лады» один на один со мной. Получилось, голевой пас отдал. 1:2 мы и проиграли.

ЮДИН. И. МЕДВЕДЬ

 — Вы многих хоккеистов повидали. Самый большой оригинал?
— Сашка Юдин, наш тафгай. Юморной парень. В «Спартаке» собирал вокруг себя пацанов и травил байки. Помню, к примеру, рассказ, как он с отцом и дедом на охоту ходили. Долго блуждали по лесу, никак не могли зверя найти. А Саня — совсем мальчишка, умаялся. Посадили его на дерево. Говорят: «Передохни там, а мы еще побродим». Возвращаются через пару часов — и натыкаются на мертвого медведя. Стали выяснять, в чем дело. Оказалось, зверь возле дерева решил отлить, и в этот самый момент спящий Саня свалился ему прямо на голову. Вот сердце у медведя и не выдержало.

 — Говорят, вы как–то подрались с Юдиным в раздевалке?
— Подрался — громко сказано. Санька всегда ко мне по–доброму относился. А тогда играли в Новокузнецке, вели 3:2. На последней минуте он грубо ошибся несколько раз, нам едва не забили. После матча около автобуса я вспомнил тот эпизод и начал «пихать» Юдину. Мол, из–за тебя чуть не проиграли. Распалился, вдруг вижу — он побагровел, глаза налились кровью. Как увернулся от его удара, до сих пор загадка. Вратарская реакция спасла. Сразу ребята налетели, разняли. Я и сам не понял, зачем на рожон лез — знал ведь, что с Юдиным связываться себе дороже. Многие на этом погорели. Не только хоккеисты.

 — Кто еще?
— На моих глазах он подрался в ресторане с борцом. Тот был полтора центнера весом. Что–то с Юдиным они не поделили. Около двери валялась здоровая чугунная задвижка. Борец ее схватил и сзади долбанул Саньке по башке. Кровь фонтаном! Мне стало плохо от одного вида — думаю, все, остались мы без тафгая. Но Сашке — хоть бы хны. Почесал репу, поднялся. И отправились они на улицу выяснять отношения. Борец встал в стойку, но Саша попер на него как танк. Кулачищи только мелькали. В итоге рухнул борец — да так, что под ним грунт проломился.

 — Вы ведь, кажется, дружили с футбольным вратарем ЦСКА Михаилом Ереминым?
— В Алешинских казармах на гауптвахте познакомились. Обоих туда за нарушение режима отправили. Мне дали семь суток ареста, ему — три. Определили нас с Еремой на последний этаж. Обычно на «губе» в 6 утра подъем, деревянные койки к стене откидываются, — и больше лечь не дают. А к нам охранники хорошо относились, разрешали спать на полу. Если начальство шло, кричали: «Шухер».

Ерема, как и я, жил в Зеленограде. В местном баре «Резонанс» часто встречались. Я был на финале Кубка ЦСКА — «Торпедо». Наши выиграли — 3:2. Зашел в раздевалку, поздравил Ерему. Он шепнул: «Приезжай через пару часов в ресторан «София». Будет пир горой». — «Давай лучше в Зеленограде пересечемся, — говорю. — Нормально посидим, без всякого официоза». На том и расстались. А утром я узнал, что он на машине разбился…

* * *

Ивашкин отчаянно цепляется за жизнь. С утра добирается на тренировки через пробки из Зеленограда в Чехов. Болезнь, кажется, отступила. А может, это только кажется.

Он выходит на лед с юными вратарями фарм–клуба «Витязя». Учит их ловить шайбу. И радуется каждому дню.

Автор: Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
http://www.sport–express.ru/

Tweet