мысли, заметки, прогнозы...

Я первый раз увидел Оксану Домнину и Максима Шабалина несколько дней назад, когда они вместе с тренерами встречались с начальником местных индейских племен. Как известно, у австралийских аборигенов возникли претензии к внешнему виду Домниной и Шабалина, который до боли напомнил им их собственный. Та же проблема возникла и с движениями в оригинальном танце. Индейцы посчитали, что он не такой уж он и оригинальный: у аборигенов украли их ритуальные движения, а также передвижения. Авторское право ни на то, ни на другое аборигены не оформили, но моральное право оскорбиться у них было оформлено не один век тому назад.

Ванкуверские аборигены оказались адекватней. Их начальник объяснил Максиму и Оксане, что он, конечно, дико извиняется, но как бы чего не вышло, поэтому надо договориться о том, что говорить, если пресса опять будет с пристрастием расспрашивать про боевую раскраску костюмов Домниной и Шабалина. А так–то лично у него, вождя четырех племен, никаких претензий, если что. И он даже подарил им два индейских пледа ручной работы. Максим, правда, вызвал некоторое его смущение тем, что, от души обрадовавшись, накинул плед на плечи и широко улыбнулся вождю. Вождь, поскучнев, объяснил, что на самом деле плед перебрасывается через плечо.

Эта мелочь. впрочем, лишний раз доказывала, что наши фигуристы ничего толком у аборигенов не копировали, а наоборот, импровизировали как умели. Договорившись о программе совместных действий–2010, они расстались не просто друзьями, а, что называется, закадыками.

Тот танец они откатали, впрочем, не лучшим образом и с первого места отступили на третье. На нем и закончили Олимпиаду. С третьим танцем все было в порядке. Правда, я все время, пока они выступали, смотрел на ноги Максима. Из–под брючины выпирал корсет на левом колене.

Колен у него к этому времени почти уже не было. Левая нога едва сгибалась. Когда стало ясно, что у них бронза, они пошли по коридору в раздевалку, и, скрывшись из поля зрения телекамер, он остановился, схватился двумя руками за стену в коридоре и буквально повис на ней. Он не мог ни идти, ни стоять.

После соревнований тренер Геннадий Карпоносов сказал, что медаль эта на самом деле не бронзовая, а платиновая, а Наталья Линичук призналась, что когда на днях увидела поднимающегося по лестнице Максима, ей захотелось плакать. Я думаю, что она и плакала.

На пресс–конференции Максим осторожно говорил о том, что надо сделать перерыв, что ему надо лечить колени и что это не меньше, чем на год.

Но потом в Боско–спейс, когда тренеры предложили им выпить шампанское, потому что все наконец–то закончилось, Наталья Линичук сказала, что несмотря на то, что они расстаются и пары больше нет, фигуристы могут в любой момент их жизни обращаться к ним по любому поводу.

И я был поражен, когда еще через полчаса Максим Шабалин сказал мне с тоской:

— Не смогли мы выиграть Олимпиаду. Не смогли. Мы работали на самый высокий результат. Мы приехали за золотом. Мы стремились к нему. Так распорядилась судьба.

То есть он до сих был расстроен не своими коленями, а тем, что они взяли только третье место.

— Не сложилось чуть–чуть, — подтвердила и Оксана. — Мы очень надеялись…

— А что, Максим, — спросил я, — медаль дороже здоровья? Дороже здравого смысла? Вы могли в любую секунду из этих трех танцев стать инвалидом на глазах у изумленной публики.

— Ну, во–первых, — мирно ответил он, — спорт высших достижений всегда связан с проблемами со здоровьем. Вы не найдете ни одного здорового спортсмена. У каждого есть хронические травмы, слабые места… Ну и потом, когда в начале этого сезона, в июле, я приехал в Америку (здесь живут и тренируют Наталья Линичук и Геннадий Карпоносов. — А.К.), мы на берегу приняли решение, что мы идем на Олимпиаду, что мы в этой лодке. Поэтому было бы странно, если бы в середине сезона я сказал «нет».

И, похоже, для него не было ничего странного в том, что он после этого несколько месяцев каждый раз выходил на лед как в последний. И каждый раз мог стать последним. Ничего странного не было для него в этом.

— И столько сил уже вложено было — и со стороны тренеров, и со стороны Оксаны, со стороны руководителей….

— Руководителей? — переспросил я.

— Да, — подтвердил он. — Ну куда отказаться?

— Вы сами принимали решение?

— Да, это было мое решение, — кивнул он. — Я был в Мюнхене у врачей…

— И что советовали врачи?

— Врачи советовали еще два года назад закончить со спортом! — засмеялась Оксана.

И он тоже засмеялся. Им было весело оттого, что они тогда не послушали врачей, и вот теперь у них бронзовые медали. И что эти врачи?! Где они?!

— Теперь–то придется, видимо, заканчивать?

— Конечно, — кивнул он.

— Все, пары и в самом деле больше нет? — уточнил я, и зря, наверное.

— Нет, ну вот мы же сидим, друг напротив друга! — опять засмеялась она. — Может, медицина придумает, как восстановить хрящ, и не такое придумывала, и тогда пожалуйста — Сочи–2014!..

Он смотрел на нее так сочувственно и так горько, что и ей, и мне было понятно: не будет всего этого, конечно, не будет. Да и она, когда это говорила, понимала, что не будет.

— Мы же любим этот спорт, — пожал он плечами. — Мы его сильно любим.

— А вы знаете, сколько сейчас молодых пар! — сказала она. — К Сочи–2014 кто–нибудь обязательно будет!

— Будет кто–нибудь… — согласился он.

— Канадцев, которые сегодня выиграли, вообще не было в Турине, — сказала она. — Они появились за два последних года. Благодаря русским тренерам.

— Что это за конструкция была у вас на ноге во время выступления? — спросил я. — Она вам хоть чуть–чуть помогла?

— Это ограничитель движений, — рассказал Максим. — Металлическая конструкция, которая страхует от повреждений и одновременно разгружает колено. Вот, допустим, у меня мениска нет, и он давит с другой стороны, чтобы суставную щель распрямить. Это уменьшает воспаление. Как бы уменьшает боль.

— Как бы?

— Да, — сказал он. — Что–то под конец уже ничто ее не уменьшало. Даже тройная доза обезболивающего. Да в этой ситуации вообще нет средства, которое кардинально могло что–то улучшить или гарантировать. На два процента что–то действует, что–то на пять… Все это вместе… Я постоянно катался на обезболивающих, по–другому никак. Просто я думал, если увеличу дозу обезболивающего, то боль уменьшится хотя бы на эти дни. А получился другой эффект. Боль осталась на том же уровне, а мышцы расслабились, и я с трудом контролировал себя перед обязательным танцем.

— И все–таки вы его выиграли.

— Да, справились… — пожал он плечами. — Его, правда, по–моему, убирают из олимпийской программы. Меня спрашивали об этом, я сказал, что это плохая идея.

— А канадцы с американцами сказали, что это отличная идея! — добавила Оксана. — Потому что они не умеют катать обязательные танцы!

— Но если сравнить их и наше влияние на принятие таких решений, они этого, скорее всего, добьются, да?

— Процентов на 90, — согласился Максим.

— А новая система судейства в принципе сделана кем? — переспросила Оксана. — Американцами! Потому что они раньше не понимали, как можно победить русских, а теперь поняли.

— То есть тот спорт, которым мы начинали заниматься с Оксаной, фактически прекратил свое существование, — добавил Максим. — Сейчас мы занимается абсолютно другим видом спорта. Абсолютно.

— И каким?

— Я не знаю, как его назвать… Исполнение акробатических элементов на время под музыку. Теперь, если ты не работаешь с акробатами, у тебя нет шансов. Посмотреть на их поддержки — Цирк дю Солей… (в соседнем зале Русского дома отмечала свой день «Роснефть», и именно в эти минуты там выступал Цирк дю Солей. — А.К.). Так и мы работаем с Сергеем Гречушкиным из Цирка на Цветном бульваре, потому что выбора другого нет!.. А мы с Оксаной высокие, а для акробатики нужны другие стандарты. Это к вопросу о Сочи…

— Длинноногих и высоких, — со вздохом оглядела себя Оксана Домнина, — уже не будет!

— И программа другая будет… И у нас была другая программа. У меня процентов 70 шагов на правой ноге. На левую наступить не могу, а правая отсыхает!..

Он неожиданно расхохотался. Она тоже. Ее не надо уговаривать посмеяться.

— Вам его очень жалко было? — спросил я ее.

— Конечно. К тому же, когда тренируешься, устаешь от того, что ты не можешь тренироваться как нормальный человек. Да, я плакала.

Ей и себя было тоже жалко. Но все–таки они тренировались. Потому что они же договорились в начале июля.

— У вас не было желания сказать ему, что, может, хватит уже?

— Я даже сказала один раз, — пожала она плечами.

— Это было в прошлом году перед чемпионатом мира, — произнес Максим. — Тогда было еще хуже, чем сейчас. Это был какой–то ужас. Оксана все видела… Я не представляю, как она все это вынесла… Если бы я был на ее месте, я бы подошел и сказал: «Все…»

Она подошла к нему и сказала: «Ну все, поехали домой. Ты все, что мог, сделал, я все, что могла, сделала. Поехали домой. Больше ничего сделать нельзя. Уже ведь совсем труба».

От них никто уже ничего не ждал. Они до этого снялись с чемпионата Европы, у них не было рейтинга. Оставался этот чемпионат мира.

— Что вы ответили? — спросил я.

— Я уже не помню точно… — смутился он.

— Он сказал, — произнесла она с каким–то странным вызовом или даже торжеством в голосе, — что «пока я не упаду, я буду кататься».

— Да. Когда унесут меня, тогда закончим. Вот что я сказал. Не тот пропал, кто в беду попал, а тот пропал, кто духом пал, — улыбнулся Максим. — Лучше не стало после этого, конечно. Но мы тренировались. Потом мы приехали на чемпионат мира и выиграли его. После этого я сделал еще одну операцию. Я же понимал, на что я иду.

Даже я, кажется, начал это понимать.

— А у вас были моменты, когда хотелось бросить все к чертовой матери? — спросил я.

— Каждое утро с этого начиналось, — сказал он. — С утра встаешь, нога не сгибается, на автопилоте ковыляешь как–то, заминаешь все, разминаешь… Но в этом и заключается…

Я очень хотел услышать, что в этом заключается, но она не дала ему закончить:

— А потом видишь белое лицо Максима, выходишь на лед и делаешь милое лицо… Что все хорошо…

— Она пыталась по–разному себя со мной вести, — говорил Максим. — Пыталась давить. Пыталась защитить. Когда я чувствовал себя более или менее нормально, она шутила. Но иногда бывают дни, когда не надо шутить, когда вообще ничего не надо говорить. И она замолкала.

— Это было, когда боль уже просто невозможно переносить?

— Даже не в этом дело, — сказал Максим. — Когда приступ какого–то малодушия, что ли… Когда уже все, ну вот все…

В этот момент к нам и подсела Наталья Линичук.

— Если бы не это колено, у них не было бы конкурентов не только на этих Играх, а и в Сочи, — сказала она. — Но и то, что произошло, очень важно. Иногда люди завоевывают первое, второе место, а о них забывают. А о людях, которые занимают третье место, помнят всегда. Как о Толлере Кренстоне, который никогда не был первым.

Максим и Оксана слушали ее не дыша. Она потом призналась, что никогда не говорила им ничего подобного.

— К сожалению, есть люди, которые не верят. Пока не пощупают своими руками этот его наколенник. Мне каждый раз становилось дурно: боже, это же все давит, и как же все это больно… Но люди не могут себе это представить…

— Вообще никто не может, — сказала Оксана, — даже мы, люди, которые рядом с ним практически каждый день.

— Понимаете, — сказала Наталья Линичук, — может, это отклонение от нормы, а может, наоборот, расширение возможностей человека. Но это есть. То, что для спортсмена — обычный критерий, то для обычного человека — смертельный диагноз. Это не мазохизм. Это другая психология.

— Да это песня просто!.. Нога не сгибается, не разгибается, — сказал Максим. — Это три года назад случилось, с правым коленом. Хрусты раздались, это перед чемпионатом мира, я не обратил внимание, а потом на показательных выступлениях у Ильи Авербуха на последнем номере я сделал движение на скручивание… К-р-р–р!.. И все. Но я тогда был глуп. Я подумал, что проеду эти показательные выступления, потому что это была возможность заработать какие–то деньги, и я еще месяц проездил на заблокированном колене. Потом сделал операцию. Но обычно, когда летит мениск на одном колене, через полгода–год летит и на другом. Полетело левое. Я сделал операцию. Вышел на лед…

— Через сколько? — спросила его тренер.

—Через десять дней, — ответил он.

— Это преступление! — крикнула она. — Преступление.

— Ну почему? — оправдывался он. — Я чувствовал, что вроде нормально. До Европы двадцать дней. И к Европе — совсем что–то плохо. И тогда было принято неправильное решение — ехать туда. А там был уже совсем мрак. Потом второй сустав прооперировали, а когда сустав оперируют на невосстановленный сустав, проблем прибавляется… И год прошел… И теперь я получил проблему, с которой мне придется все время жить.

— А вам не хотелось сказать им: «Хватит, остановитесь! Вы угробите себя, и это будет на мне»? — спросил я тренера.

— Не-е–ет! — уверенно произнесла она. — Такого я не предлагала никогда. Просто я когда смотрела, когда видела… На льду есть фронтальное зрение, а есть боковое…

— Точно, точно! — воскликнула Оксана.

— Когда я видела невероятные переживания его… А впереди я видела обделенный мир, который не увидит их, если они не приедут на Олимпиаду, даже с их сегодняшними возможностями. Я хотела показать миру, как же они хороши, как много могут…

— А вы думали о цене, которую он в любой момент может заплатить за это желание? — спросил я.

— Если бы я не думала, он бы не лег в больницу на месяц, с середины октября, в самый соревновательный период, когда набирается опыт физической формы. Доктор тогда не давил на меня, а просто показал: разница в мышечной массе одной и другой ноги — 60 процентов. И я, наступив себе на горло, сказала: да, он ложится.

— А что, доктор сам ничего спортсменам запретить не может?

— Доктор? — переспросила она. — Не может! Не может! В 1976 году у меня и Карпоносова была первая олимпиада. Мне 20 лет, ему 26. Я не знала, будет у нас вторая олимпиада или не будет. И я заболеваю. Там был перерыв в три дня между оригинальным танцем и произвольным. Там грипп ходил. У меня температура — 39,6. Врач говорит: «Нет! не выйдет на лед». Чайковская (тренер. — А.К.) говорит: «Нет! Не выйдет». А у нас, может, и не будет второй олимпиады. Потому что ему 26, а мне 20. Это возраст по советским временам, можно не попасть в национальную команду. А вы поймите, я не тренируюсь три дня… выхожу на разминку, ничего не слышу вокруг, только свое дыхание, которое перекрывает и тишину, и реакцию зала. Я только помню, что когда мы закончили, Карпоносов подхватил меня под локти, и меня оттащили в раздевалку… Больше ничего не помню.

Они выиграли тогда.

— Прошло 34 года, и каждый раз, как только дунет ветер, у меня начинается кашель, — призналась она. — Но я не жалею.

Я понял про них наконец то, что должен был. Они все такие. Линичук. Карпоносов. Домнина. Шабалин.

Сумасшедшие. Больные. Великие.

http://aikolesnikov.livejournal.com

Tweet