мысли, заметки, прогнозы...

На прощание он вручил нам по иконке — приложившись губами к каждой:

- Это Николай Чудотворец. Писана по моему эскизу. Такая же в космос отправилась.

Протянул с нежностью. В одной руке Чудотворец держал парусник, в другой — покоренный Конюховым мыс Горн.

В его старой книжке всякий год отмечен событием: «1953. Первый раз услышал запах сена. 1971. Первый раз меня хотели убить. 1977. Первый раз один ночевал в тайге. 1982. Первый раз рисовал обнаженную натуру…"

О Конюхове толкуют разное. Мы шли к нему, вооружившись цитатами. Среди них — реплика знаменитого яхтсмена Виктора Языкова: «Федор — личность уникальная, небеса ему прощали отсутствие профессионализма. Это можно объяснить только одним: он блаженный. Не надо его копировать».

Вспоминать ее не стали — попав под обаяние Федора Филипповича. И вы бы попали. И вы бы забыли все скверное. У Конюхова прозрачные глаза. Говорят, люди с такими никогда не врут.

Его мастерская неподалеку от Павелецкого вокзала примыкает к часовенке. Бронзовые флотоводцы у входа. Андреевский флаг прямо на дереве. Таблички с именами погибших путешественников.

Сам Конюхов, который в декабре 2010–го был рукоположен в священники, встретил нас в рясе с могучим крестом. В комнатке живописный хаос — рюкзаки, иконы, недописанные картины. Чертежи яхт.

Говорил он, как никто, — будто в масло окуная каждое слово. «Лежить», «идуть», «знають». «Квартирка», «колбаска», «опасненько». Режиссер Кэмерон, опередивший с погружением на дно Марианской впадины, — для него «Камерун». Мальдивы — «Мальвины». И ничего с этим не поделать. Всё у Конюхова как–то по–особенному.

В минувший понедельник 60–летний Федор Конюхов улетел покорять Эверест, на который впервые взошел двадцать лет назад.

* * *

- Так как вас называть — отец Федор? Федор Филиппович?

- Федор Филиппович. Если фотографировать будете — рясу сниму. Не надо расписывать, что я священник. Мы занимаемся путешествиями. Спортом. Правильно?

- Ну да.

- Если б вы были из православной газеты — пришлось бы у Владыки брать разрешение на интервью. А что касается экспедиций — тут я никого не спрашиваю.

- Вы отправляетесь на Эверест. И, кажется, года два в России не появитесь?

- Может, два. Может, больше. Вся моя жизнь — сегодня приехал, завтра уехал. Я уж позабыл, как выглядит Красная площадь! На днях вспоминал — какая же она? Лет десять там не был.

- А в Мавзолее?

- Еще пионером, в 60–е.

- Недавно вы медкомиссию проходили. Никаких неожиданностей?

- Пока нет. Дай Бог. А то могли бы на Эверест не пустить. Он больных не прощает. Китайцы требуют справку у всех, кто старше шестидесяти.

- Вы как–то обмолвились, что каждый день пробегаете 54 километра.

- Времени нет столько бегать. Ежедневная у меня лишь молитва. Но когда бегу — укладываюсь в 7 часов 10 минут. Это не сильно быстро. Так, рысцой.

- Много людей вашего возраста покорили Эверест?

- Человека три. Я там впервые побывал в 1992 году. Поднимался со стороны Непала, Гималаев. А теперь пойду со стороны Тибета. Меня часто спрашивают: «Зачем тебе это? Какие цели, задачи?»

- Что отвечаете?

- Да просто люблю я Эверест! Соскучился по нему. Двадцать лет назад я был спортсменом, а сейчас все иначе. Нравится — иду. Не нравится — я бы не пошел. Такой возраст, что подчиняюсь одному Господу Богу. Телевизор у меня не выключается — смотрю день и ночь документальные фильмы про Эверест.

- Настраиваетесь?

- Да. Вот этот фильм про команду новозеландского гида Рассела Брайса. Он мой ровесник, 11 восхождений на Эверест.

- Дальше какие планы?

- В сентябре на верблюдах пересеку пустыню Гоби с востока на запад. Две с половиной тысячи километров за восемьдесят пять дней. Будет у нас с товарищем из Южной Кореи шесть верблюдов. На двух — мы, еще четыре с поклажей. В апреле 2013–го отправлюсь на собаках к Северному полюсу.

- Масштабно.

- После этого, надеюсь, за три месяца пройдем всю Гренландию с севера на юг. Так делал великий японский путешественник Наоми Уэмура. А осенью на весельной лодке поплыву через Тихий океан.

- Десять лет назад на весельной лодке вы пересекли Атлантический океан. В чем разница?

- Прежде лодка была семь метров, сейчас — десять. Атлантический маршрут три тысячи миль, Тихий океан — восемь тысяч. Тогда управился за сорок шесть дней, в Тихом буду плыть сто шестьдесят. Если не отыщется генеральный спонсор, лодка пойдет на частные средства моих друзей из Челябинской области.

- Что за друзья?

- Путешественники–любители. Романтики. А экспедицию на Эверест финансирует Современный гуманитарный университет, там замечательный ректор. 76 лет, геолог по образованию. Сам подняться уже не может — так решил меня поддержать. Деньги даются под научную программу — им интересно, как будет себя чувствовать мое сердце. Обвесят датчиками, и вся информация автоматически начнет поступать в университетскую лабораторию.

- В чем коварство Эвереста?

- Все горы коварные. Эверест нужно уважать. Как в Святом Писании: «Если ты находишься здесь телом, но не находишься духом — сие бесполезно». Когда забивал крючья в эту гору — до меня дошло: надо созреть духовно, чтоб молотком по нему стучать. Чтоб у тебя было право вбивать крюк в Эверест.

- Эверест — он живой?

- Конечно. Весь мир живой. Раньше мне, молодому, было сложно путешествовать. Слишком много тщеславия. С трудом переносил одиночество. Попробуйте провести сто дней без общения. Или двести, как в первых моих кругосветках. Не было ничего тяжелее одиночества! А сегодня я понял: нету на земном шаре одиночества. На Земле все живое. Тот же океан — в нем киты. Горы живые. Пустыня. В пустыне с тобой Господь Бог. И святые, которым молишься.

- Мы–то думали, вы после ста дней одиночества с веслом начинаете разговаривать.

- Никогда такого со мной не было. Я с детства верующий, чувствую Божье присутствие. Что ж мне с веслом говорить? Это вопрос настроя. Если б меня забросили в океан неизвестно на сколько — крыша и впрямь могла поехать.

- Как настраиваться?

- Я всегда настраивался на большее. Вот сооружали мне первую весельную лодку — я готовился к ста дням в океане. Хоть было предчувствие, что управлюсь дней за семьдесят. А пробыл сорок шесть. С яхтой точно так же. Я же знаю — земной шар крутится, в нем двадцать семь тысяч миль. За двести дней закрою круг и вернусь к людям. Всё!

- Вы писали в дневниках, что временами подкрадывалось безумие.

- Бывало. Но борешься, уходишь от безумия… Дневники — вещь откровенная, потому и написал.

- А водочку вы пьете?

- Не–е, она горькая. Мне бы что–нибудь сладенькое — шампанское, вино. В экспедиции обычно беру коньяк, разведенный со спиртом, и добавляю мед — чтоб послаще было. А сейчас обязательно в дьюти–фри куплю по бутылке коньяка и виски. В Катманду опасненько — грязь кругом, антисанитария. Перед завтраком непременно стопочку употребить надо. Я и в Эфиопии так делал.

- Если высоко в горах накатить — наверное, со стопки унесет?

- Там уже никто не пьет. Даже воду еле–еле в себя вливаешь. А она противная–препротивная, тебя выворачивает. Про еду на такой высоте и говорить нечего. Кислорода не хватает — и организм отказывается принимать пищу. Она не усваивается — камнем лежит. Поэтому, когда идешь на последний штурм, возьмешь с собой конфетку про запас, и всё. Я вообще–то человек закаленный, неприхотливый. Когда в 1989–м шли к Северному полюсу и закончились продукты, снег кушал! Убеждал себя, что есть в нем какие–то питательные вещества. Опять же все от настроя зависит. По молодости я и морскую воду пил.

- Фу, какая гадость.

- Так полезная! Витамины! От одной и той же пищи, как и от дистиллированной воды, устаешь. Хочется разнообразия. В долгом путешествии глоток–другой морской воды не повредит. Можно и в суп добавить.

* * *

- Говорят, на Эвересте много трупов.

- Он ими завален. Тела не разлагаются — превращаются в мумии, усыхают от солнца. Лежат почерневшие. На Эвересте тепла нет, летом минус 20, зимой — минус 40. Никаких мух.

- Что ж тела не снимают?

- Это так сложно — вы не представляете! Необходима специальная экспедиция, колоссальные деньги. Человек сам едва поднимается — а еще кого–то тащить на себе?

- Вы опытный. Сразу понимаете, из–за чего этот альпинист погиб?

- На Эвересте гибнут из–за сердца. Дыхалка, отек легких.

- Срывается мало кто?

- Да, срывы — редкость. Такой маршрут, что идут профессионалы. В какой–то момент начинается то, что альпинисты называют «зоной смерти». На высоте восемь — восемь с половиной тысяч метров не знаешь, как поведет себя организм. Пойдешь раньше времени, не акклиматизировавшись, — плохо. Пересидишь — тоже плохо.

- Как правильно?

- Больше двух суток на высоте находиться не стоит. Единицы выдерживают около четырех. Я, кстати, встречался с нашей альпинисткой, вернувшейся с Эвереста. Фамилию называть не буду. Спросил: «Почему бы тебе не стать первой женщиной в России, поднявшейся на 14 восьмитысячников?» Она усмехнулась: «Федор, я раз поднялась — и некоторых друзей в записной книжке уже смутно помню. А через 14 восхождений перестану узнавать мужа и детей…"

- Шутила?

- Нет. При недостатке кислорода клетки головного мозга отмирают. А на восьми тысячах метров и выше с кислородом беда. Голова немножечко «плывет», и проблемы с памятью после Эвереста — обычная история.

- Вы тоже на себе почувствовали?

- Разумеется. Постепенно все восстанавливается — но не до конца. Имена помнишь, а вот стишки какие–то забываются напрочь. Вообще на Эвересте очень тяжелый воздух. Невкусный. Идешь на яхте в океане или на лыжах к полюсу — хоть Северному, хоть Южному — и дышишь полной грудью! Воздух свежий, чистый! А в горах пахнет смертью. Не буквально, конечно — при подобной температуре трупный запах исключен. Просто обстановка такая, мертвых вокруг много…

- На ваших глазах люди гибли?

- Не раз. Часовенку рядом с мастерской я построил в память о моих погибших друзьях — моряках, альпинистах, путешественниках. Там перечислены тридцать две фамилии. Я всегда молюсь за них, за тех, кто отправляется в новые экспедиции. Все в руках Бога. К примеру, стоим вдвоем, между нами меньше метра. Вдруг с обрыва летит камень, который оба не видим. Он попадает в товарища — и тот умирает. А у меня ни царапины. Думаешь: «Почему он, а не ты? Чем я лучше? Ничем! Наоборот, он красивее, моложе, сильнее, детишек у него больше…" Как погиб Валера Кондратко? На Чукотке после экспедиции зашел последним в самолет, закрыл дверь и сел на ближайшее кресло. «Кукурузник» перегрузили так, что он рухнул сразу после взлета. Хвостом ударился о лед. Ни летчики, ни остальные пассажиры не пострадали. А Валере ручка от двери вошла в висок.

- Судьба.

- Человек был удивительный! О космосе мечтал. Готовился в отряде космонавтов… Или Саша Рыбаков. Та экспедиция к Северному полюсу складывалась мучительно. Авиация не поддерживала, все тащили на себе. Наступил день, когда еда кончились. Тогда впервые по–настоящему ощутил, что такое голод. Вот и кушал снег. А организм Саши не выдержал. Он умер у меня на руках. Я обнял его, замерзающего, пытался как–то согреть. Но был уставший, сморило. Просыпаюсь — Саша мертвый.

- Экспедицию прервали?

- Нет. Пошли дальше. И дошли! А тело забрал самолет… Или взять наше восхождение на Эверест с Женей Виноградским в 1992–м. Поднялись на восемь тысяч метров — погода испортилась. Спустились обратно. Через неделю новый подъем. А за это время там все наши палатки ветром унесло. Ставить новые не было сил. Экспедиция оказалась на грани срыва. Но тут разглядели единственную палатку, которая чудом уцелела. Когда забрались в нее, поняли причину «чуда».

- И что за причина?

- Палатка принадлежала испанскому альпинисту. Он умер — и так прижал телом, что ветер сорвать ее не мог. В этой палатке провели восемь часов. Облокотились на труп — и вспоминали всю свою жизнь, гадали, удастся ли вернуться домой. Периодически толкали друг друга в бок: «Не спи!» Спать нельзя — велик риск не проснуться. При подъеме на Эверест считается, что погибает каждый третий. Говорю Жене: «Может, этот испанец и есть третий — который уже погиб за нас?» Наверное, так и было. Все прошло удачно. И 11 мая 1992 года в 13.15 мы стояли на вершине.

- Был на Эвересте хоть один священник?

- Не знаю. Владыка Иосиф, мой начальник, спросил: «Там будут твои чада?» Да, отвечаю. «Значит, и ты должен идти. У подножия Эвереста их благословлять. А раз они идут на вершину — и ты отправляйся наверх». В моем роду много священников. Я сам учился в духовной семинарии и мечтал священником стать. Думал, годам к 50 это произойдет, но оттягивал, оттягивал — и стал в 58.

- В декабре вам исполнилось 60. Верите?

- Не верю! Кажется, что мне лет под триста!

- ???

- Смотрю, что успел за эти годы, — ну разве к шестидесяти столько можно? Не вмещается! И как–то запало мне в голову число триста. Вот оно подходящее.

- Пенсию оформили?

- Да, как положено. В метро бесплатно прохожу. Пенсия моя — 6355 рублей.

- Что–то маловато.

- Мне дополнительные «московские» не платят. Я же в двух институтах на полставки работаю, профессор. В транспортной академии преподаю безопасность судового мореплавания. Если уволюсь — буду тысяч девять получать.

- По Москве на метро передвигаетесь?

- Да, так удобнее. Хотя машина есть.

- Какая?

- Патриотичная. УАЗ–»Патриот». Дают знакомые из дилерской компании. Через два года возвращаю. Но сам за рулем редко. Меня и в Москве–то почти не бывает.

* * *

- Когда–то вы планировали на 2012 год погружение на дно Марианской впадины. Но кое–кто вас опередил.

- Я за Камеруна порадовался…

- За Джеймса Кэмерона, режиссера?

- Ну да, Камеруна. Нестандартный такой человек. На батискаф ушло семь лет и семь миллионов долларов. Адекватная сумма. Это в России предела нет — если б затеяли проект, начали бы со ста миллионов… Я сидел и думал: наш бы Бондарчук не погрузился. А Камерун и за собственные деньги построил бы.

- После «Аватара»–то Кэмерон что угодно построит.

- И у нас могли бы построить. Что такое — семь миллионов? А батискаф его, по–моему, из угле пластика. Легкий, маленький. На торпеду похож.

- Вы «Аватар» смотрели?

- Да. Мне как художнику нравится. Я все фильмы смотрю глазами художника. Сюжет не имеет значения — мне интересно, как поставлено. Какая картинка. Как смонтировано. Какие краски. Вот гляжу на Пикассо — меня не все трогает. Или Николай Рерих.

- Что Рерих?

- Очень люблю его как художника, писателя, путешественника. Но философия Николая Константиновича меня не трогает.

- Так ваша затея с Марианской впадиной жива? Или после Кэмерона и не хочется?

- А для меня не важно сделать что–то первым. В Марианской впадине побывало пока три человека. Вот было бы здорово, если б Камерун на Луну полетел! Уверен, осилил бы. Причем полетел бы именно частным образом — как сделал это с Марианской впадиной. Я вам вот что хочу сказать. В 70–80–х годах одиночек всерьез не воспринимали. Твердили, такой человек не вписывается в наш образ жизни. Или его в психушку стоит забрать. Все изменил Уэмура.

- Как?

- В 1978–м открыл эру одиночек. Доказал: одиночка способен делать то, что не сделаешь командой. Один поднялся на Эверест, один шел к Северному полюсу. Весь мир ему поражался. Но долго никто не решался повторить. Только в 1986–м француз Жан–Луи Этьенн один добрался до Северного полюса. А в 1990–м пошел уже я.

- Легенд про вас много. Кто–то считает, — вы небогатый человек. Кто–то думает, что Федор Конюхов — миллионер.

- Я очень богатый! Я позволяю себе то, что мало какой миллионер позволит. Это огромное богатство. Сижу и думаю — через несколько дней увижу Эверест! Потом пойду на собаках по пути Уэмуры, моего милого учителя и идеала! Дальше поплыву через весь Тихий океан! Сидел у меня как–то один губернатор, миллиардер. Камерун по сравнению с ним — ничто. Что–то говорил: «Мы тоже будем спускаться…" А я вижу — никуда, дорогой мой, спускаться ты не будешь. Деньги тебя захлестнули, семь миллионов на мечту не отдашь.

- Жалко вам таких людей?

- Да. Думаю: так всю жизнь и проболтается. Вот был у меня Зеленин, бывший тверской губернатор. Олигарх. В то время мог построить яхту, о которой я мечтаю, — чтоб обойти вокруг света за восемьдесят дней, поставить мировой рекорд. Сделать Россию океанской державой. Речь шла всего–навсего о 10 миллионах евро.

- При чем здесь Зеленин?

- Он тогда был президентом федерации парусного спорта. Не сделали. Сейчас он и не президент федерации, и не губернатор. А Камерун сделал! Как не уважать такого человека?! Вот вы, ребята, наведываетесь к олигархам наверняка чаще меня. Наведываетесь?

- Случается.

- В домах на Рублевке нет счастья. И не может быть. Богатство — это скука. Я за этих людей молюсь. Как в Священном Писании сказано: «Молитесь за обижающих, проклинающих и ненавидящих вас». Меня не обижают и не проклинают. Так что за них тем более надо молиться.

- Вы ведь брали в напарники богатых людей — на коммерческой основе.

- Есть такое. Но это друзья. Вот стоит у меня яхта в Австралии, она прошла Антарктиду. Понятно, нужно перегонять в Европу и ремонтировать.

- Дорого?

- 130 тысяч долларов. Так я собрал друзей из среднего бизнеса, восемь человек скинулись по 15 тысяч. Поплыли, вместе прошли мыс Горн. И один сказал мне: «Я так счастлив — все это увидел! А до этого был на Мальвинах…"

- Мальдивах.

- Да. Был на Мальвинах с женой. Я засмеялся. Он кивнул: «Правильно, Федор, смеешься. Две недели мы отдыхали, те же деньги потратили, и все время в ссорах…"

- Смешно.

- А иначе на Мальвинах нельзя. Чтоб с женой две недели — и не ссориться. Человек от безделья начинает маяться. А мои экспедиции недорогие. Выйдем на улицу — стоят такие джипы! Они побольше, чем весельная лодка стоят! А что такое — джип? Ударили его разок, разбили — и всё. Нету джипа.

- Золотые слова. Вы однажды сказали, что из каждой экспедиции возвращаетесь с долгами.

- Экспедиция не может быть без долгов. Например, академия платит китайцам за мое восхождение. Но туда приеду, и начнется — фонарики, батарейки, продукты… Никакой зарплаты от спонсора мне не надо. Это грех — за Эверест получать премии или медали. Сам Эверест или мыс Горн — уже награда. Так и накапливаются долги.

- Загранпаспорт меняете ежегодно?

- Вот это смешная история. У меня недавно сорвалась любопытная экспедиция в Индию. Собирались проехать через дом Рериха, лже–могилу Иисуса Христа в Кашмире. Возвращается паспорт из индийского посольства — всем открыли визу, кроме меня. Нет, говорят, места, куда ставить. Паспорт еще годен, а страницы все использованы. Парни улетели, я остался.

* * *

- Со спонсорами вы работаете виртуозно. Отказы редки.

- А я вас научу. В 70–х зашел в рыбный порт Находки. Что–то просил на экспедицию. Передо мной другой проситель. Директор его спрашивает: «Ты на чем приехал? Какая машина?» — «Японская» — «А у меня советская. И еще должен тебе помогать. Вон Федор денег хочет — так пешком явился…"

- Разумно.

- Я это запомнил. Если просишь деньги на экспедицию — не стоит выделяться. Да и посмотрите — вокруг меня разве роскошь? Я живу не ради своего блага — ради экспедиций. Ради мечты. Ради идей. Без этого не смогу. Для чего тогда жить? Чтоб иметь машинку, квартирку, колбаску, пивцо? Одну и ту же работу с девяти до шести? Господи, какая скука! Я всегда живу будущим. Будущей экспедицией, будущей встречей с друзьями. Будущими картинами. Книгами. Планами. Прошлым жить не люблю: «А вот помнишь… А вот было…" Мне это уже не интересно. Ну было и было. Лучше подумать о том, что впереди. Мне даже картины больше всего нравятся те, которые еще не нарисовал. Но они созданы у меня в голове. Нарисовал — значит, высказал себя. А тут ходишь, размышляешь, предвкушаешь, в любую секунду можешь что–то поменять. Так же и с экспедициями.

- У вас семья, детишки. От жены упреков не слышите?

- Никогда! Разве что перед очередной экспедицией скажет: «Плохо, что ты снова надолго уезжаешь». Ирина — доктор наук, профессор. С голоду мы все–таки не умираем. Я в двух местах преподаю, пишу картины, плюс пенсия. А особняк мне ни к чему, из любого подвала могу сделать мастерскую. У меня прежде и был подвал, хоро-о–шенький…

- Почему распался ваш первый брак?

- Люба с 90–х годов живет в Америке. Городок Беллингхэм — побратим Находки. Она тоже художник, у нее своя галерея. Вышла замуж за богатого человека. В те годы многие уезжали за границу. И мне предлагали остаться в США, Австралии. Однако я себя вне России не представляю. Сами посудите — ну какой из меня американец? Или австралиец? К тому же охватывает жуть от одной мысли, что умру за границей. Не знаю, задумывается ли об этом моя первая жена? А мне действительно страшно, что снесут на погост в чужих краях. Пусть буду на паперти сидеть — но на родной земле. Где жили мои предки, люди верующие, православные. Я совсем не против других религий. Не человек их создавал — так, видимо, угодно Богу. Потому что была бы на свете одна–единственная религия — люди пошли бы вразнос!

- Вы полагаете?

- Конечно! Не было бы сдерживающих факторов. Представьте — стали бы все христианами. Да мы бы так распоясались! А чтоб этого не случилось, Господь и болезни посылает. Ох, что без них люди творили бы! Ели бы все подряд, дрались бы, воевали… А болезни усмиряют нас в своих грешных желаниях.

- Мощи Андрея Первозванного и сейчас с вами?

- Они всегда со мной. Вот здесь, внутри креста. Крест, между прочим, особый — Николая Конюхова. Брата моего деда, он был священником. В 1918 году большевики замучили его до смерти. Сперва на морозе обливали водой, а после пустили пулю в лоб. Крест сорвали — наверное, думали, в мощевике какие–нибудь ценности спрятаны. Родственники сохранили — и мне передали. Видите, раньше большие кресты носили — нынче делают поменьше. Священники жаловались — дескать, тяжело носить. Прежде почему–то этого не боялись, не тянул крест…

- Вас трудно представить без бороды. Когда в последний раз ее сбривали?

- Лет в 25. Требовалась новая фотография в паспорт. А при советской власти для этого обязательно приходилось сбривать бороду. В семейном архиве сохранился снимок — годовалый Оскар, и я без бороды. Сын смеется: «Хоть увидел, какой у тебя подбородок».

- Самый известный человек, который покупал вашу картину?

- Боб Хоук, премьер–министр Австралии. Тут вопрос в чем — мои картины покупают обычно коллекционеры. А коллекционер знает искусство, он не переплатит. Ты много попросишь — он посмеется: «Говори–говори, да не заговаривайся…"

- Премьер к вам сюда приезжал?

- У меня были выставки в Австралии.

- Что выбрал?

- Графика, северная работа. Или склон Эвереста, не помню… Давным–давно на выставке в Канаде подошел ко мне один из вице–президентов компании «Макдональдс»: «Картины мне нравятся, но хотелось бы посмотреть ваши наброски. Дорожная тетрадь сохранилась?»

- И?..

- Был у меня дневничок с набросками. Вот он, глядите. Папиросная бумага. Купил в Катманду, на Эверест с ним забирался. Увидел яка — нарисовал. Вот описываю, как мост переходим, градус такой–то… Канадец листал–листал, потом воодушевился: «Покупаю!» И так мне жалко стало этот альбомчик, что не продал. Даже торговаться не пожелал. Да и сколько за него дал бы? 500 долларов, 800?

- Рекорд — за сколько ушла ваша картина?

- 7–8 тысяч евро. Последнюю работу выставили на аукционе за полторы тысячи долларов, а продали — за 90 тысяч рублей. На эти деньги я приобрел снаряжение для Эвереста. Как раз хватило.

- Что за картина?

- Гора Аконкагуа. Человека, далекого от искусства, мои картины не тронут. Его интересует другое. Например, эту картину начал писать у подножия Аконкагуа, потом ее везли погонщики мулов. Она вся потрепанная. Рамы нет. Нужна такая картина человеку с Рублевки?

- Обижаетесь, если не хотят вашу экспедицию финансировать?

- Никогда! Сын подтвердит. Значит, что–то мы неправильно делаем, если людям неинтересно. Мертвый проект — и двигать его бесполезно.

- Восемьдесят дней вокруг света под парусом — проект не мертвый?

- Не удается пока яхту построить. Выходит, страна не созрела. Как и с Марианской впадиной. Вот мои французские друзья на тримаране обошли вокруг света за сорок дней — я радуюсь за человечество. Как Уэмура говорил о самом себе — «расширяю планку человеческих возможностей». Я шел к Полюсу — ох, как мне было тяжело. Упаду, сил никаких, надо мной небо все в звездах — и думаю: «А Уэмура тринадцать лет назад дошел. Он был первый, и снаряжение хуже…" Встаю и шагаю дальше.

- Небо в звездах. Как романтично.

- Помню, в 50–е запустят спутник в космос — а бабушка моя восклицает: «О, масло полетело». По радио передали — масло на орбиту вывели. Проверяли, что с ним станется. И бабушка решила: раз в магазинах его нет — в космосе будут выращивать. Недавно об этом вспоминал.

- Был повод?

- Шел на яхте вокруг света. У меня GPS, лежу, изучаю свои координаты — и думаю: «Э–э, бабушка, не права ты была. Правильно мы делали, что масло в космос запускали». За счет космоса я и с Эвереста буду по спутниковому телефону разговаривать.

- Где самые красивые закаты?

- Очень красивые в пустыне, полярных льдах, Антарктиде… На том же Эвересте. Часто было желание, как у художника, — остановить мгновение. Да и в Москве красивые — но мы этого не видим, заняты другим. В первых кругосветках мне закаты пропускать было никак нельзя.

- Почему?

- Только по ним погоду предсказывал на следующий день. Как солнце сядет — такая и будет. До сих пор по привычке смотрю, проверяю тот прогноз погоды, который мне прислали.

* * *

- С сомалийскими пиратами сталкивались?

- Бывало. Первый раз — когда с Сейшельских островов перегоняли яхту Вадима Цыганова, мужа и продюсера певицы Виктории. Сопровождал нас военный корабль, плюс на борту было три морских пехотинца с оружием. Но пираты, которые сейчас фактически весь Индийский океан держат в страхе, все равно попытались взять яхту на абордаж.

- Как это происходит?

- Военный корабль не может идти прямо рядом с нами. Двигатель греется. У нас–то скорость 5–6 узлов, у него — в два раза больше. Поэтому он обгонит миль на десять, поворачивает, возвращается. Так кругами и ходил. Причем до Омана нам никак не могли перекинуть на борт пехотинцев — были сплошные шторма. Пересадили, когда зашли в порт на ремонт. У них с собой автоматы, ручной пулемет и «мухи» — гранатометы. И вот, в два часа ночи командир корабля по рации сообщает: «Федор, видишь пять точек на локаторе? К вам приближаются». А у меня локатор маленький. Присмотрелись — действительно. По одну сторону с ревом несутся три катера, по другую — два. А корабль, как назло, далеко-о–о. Но оттуда начали стрелять трассирующими пулями — чтоб привлечь внимание пиратов.

- А пехотинцы?

- Они тоже палили из пулемета и гранатомета. Но закон запрещает им сразу стрелять в людей. Даже в пиратов. Сначала нужны предупредительные выстрелы. Вот они и долбили поверх голов. Правда, делали это с такой яростью, что за пару минут всю палубу завалило гильзами.

- Пираты отвечали огнем?

- Воздержались. Увидев, что на них огрызаются, развернулись и ушли. Второй раз видел их в Эфиопии, которая граничит с Сомали. Мы шли по пустыне на верблюдах в сопровождении шестнадцати вооруженных человек. Среди них двое — из охраны эфиопского президента. Мужички там простые, если что — тут же бьют на поражение. Никаких предупредительных выстрелов. Поэтому сомалийцы соваться к нам быстро раздумали.

- Животные вас атаковали часто?

- Не без этого. Тяжелее всего пришлось в 2009–м, когда в Монголии укусил клещ.

- Энцефалит?

- Еще хуже — боррелиозный. Целый месяц лечился. Был на грани. Но снова обошлось.

- Кирсан Илюмжинов рассказывал нам, как встречал инопланетян. Вы — не встречали?

- Думаю, Илюмжинов действительно их видел. Но он буддист. А я — православный. Считаю, все, что нас окружает, создано Богом. Включая НЛО и прочие явления, которые пока не разгаданы. Ничего, придет время — все узнаем. Вот лет двести назад люди понятия не имели, что такое молния…

- Из последнего — что поразило вас?

- В 2010–м патриарх эфиопский отвез меня в уникальный храм. Он без крыши — но ни одна капля дождя туда не попадает. Триста километров от Аддис–Абебы, горная долина. Стоит с XIII века, а прежде на этом же месте были другие храмы, самый древний — еще до нашей эры. Вот как объяснить? За стеной льет как из ведра, а внутри — сухо. То ли место намоленное, то ли изначально по какой–то причине осадков там никогда не бывает. Люди увидели — и решили именно на том участке земли построить храм. Где грань этого чуда? Впрочем, много рассуждать на такие темы ни к чему.

- Почему?

- Люди по–разному воспринимают. Вот Илюмжинов решил рассказать откровенно о контакте с инопланетянами — а некоторые смеются. Хотя, уверен, кто–то об этом даже больше знает — но молчит.

- Вы же знакомы с бывшим президентом Калмыкии?

- Да, встречались во время экспедиции на верблюдах по Великому шелковому пути. Прилетаем в Элисту, нам говорят: «В четыре утра — на прием к Илюмжинову». Я подумал — ослышался. Уточняю: «В четыре часа дня?» — «Нет–нет, утра».

- Оригинально.

- Ладно, в гостинице завели будильники, приехали, — а в приемной полно народа! Ждут Кирсана Николаевича. Нас увидел, проводил к себе, чаем напоил. Рассказывал: «В восемь утра прилетит самолет — и отправлюсь в Англию». Оказывается, для него это стандартный график. Мог всю ночь людей принимать, а утром куда–то улететь. Думаю: «Когда ж он спит?!"

- По словам Илюмжинова, четырех часов сна ему хватает. А вам?

- Не всегда. Хотя тоже сплю мало. Ложусь не раньше двенадцати. С двух до четырех просыпаюсь, чтобы помолиться. Дома к этому давно привыкли. Потом прикорну, а часов с шести — уже на ногах.

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ
«Спорт–Экспресс» (Разговор по пятницам)

Tweet